Александр Лавейкин выбрал вариант номер три – обратил весь гнев на самого себя. И в результате – депрессия. Позднее, после ухода Романенко, Лавейкин признался, что были моменты, когда он даже подумывал о самоубийстве: «Хотел повеситься. Но ведь это в невесомости невозможно».

Романенко видит наперед все трудности путешествия на Марс. «Целых пятьсот дней», – говорит он с нескрываемым ужасом. После приземления Лавейкина Романенко провел на корабле еще четыре месяца. Зиммерман пишет, что состояние Романенко стало намного нестабильнее, и работать с ним было все труднее, мол, он все время «писал поэмы и песни» и делал физические упражнения – и только. Я прошу Лену узнать у Юрия об этой фазе его жизни и говорю, что мне очень хотелось бы услышать какую-нибудь из написанных им в космосе песен.

«Хотите, чтобы мы спели? – смеется Романенко своим прерывистым смехом. – Ну, тогда нам нужно пятьдесят грамм виски!» Я извинилась, сказав, что с собой не захватила.

«Ничего, – говорит Лавейкин. – У меня есть. В кабинете». Еще только 11 утра, но я не могу отказаться.

Лавейкин проводит нас по музею, рассказывая при этом о его экспонатах. На каждом экране изображен какой-нибудь гигант советской космонавтики. Чуть ранее в тот же день я ходила в Московский Политехнический музей и обратила внимание, что секции там организованы по такому же, как и здесь, принципу – не таксономия и не биологический подход лежали в их основе, а вещи: дневники экспедиций, ценные экземпляры, почетные награды. Ракетных инженеров представляли их ручки, фляжки, очки и наручные часы.

Зайдя в кабинет, Лавейкин решает поискать в компьютере запись песни, созданной Романенко на борту станции «Мир». На столе практически ничего нет, а на его передней части выдается некое подобие трапа. Лавейкин встает, чтобы открыть мини-бар, достает оттуда бутылку виски «Грант» и четыре хрустальных стакана и ставит их на эту выступающую часть стола. Настоящий бар! В России, оказывается, можно купить стол прямо со встроенной барной стойкой.

Лавейкин поднимает стакан: «За. – он пытается подобрать подходящее слово. – За приятную психологическую обстановку!»

Мы чокаемся и выпиваем содержимое до дна. Лавейкин снова наполняет стаканы. Играет песня Романенко, и Лена переводит: «Прости Земля, мы говорим тебе «прощай». наш корабль стремится ввысь. Но придет время, и мы окунемся в синь рассвета, подобно утренней звезде». Сидя на стуле, я пританцовываю под легко запоминающийся поп-мотив, пока не замечаю, что Лена погрустнела: «Я поцелую землю, я обниму друзей.» В конце песни Лена вытирает слезы со своего лица.

Люди даже не могут себе представить, насколько сильно они будут скучать по природе, пока на самом деле не лишатся ее. Я как-то читала о членах экипажа одной подводной лодки, которые буквально поселились в гидроакустической рубке. Там они слушали песни китов и стрекот креветок. Капитан субмарины распределил между командой время «перископной привилегии» – возможности наблюдать за облаками, птицами и сушей, как бы напоминая себе о том, что мир природы все еще существует [7] . А однажды я познакомилась с человеком, который рассказал мне, как он и его друзья после зимы в Антарктиде приземлились в Новой Зеландии, в Крайстчерче, и несколько дней не могли отвести благоговейного взгляда от цветов и деревьев. А потом один из них увидел женщину с детской коляской и закричал: «Ребенок!» И все побежали навстречу этой женщине, чтобы взглянуть на малютку, а женщина, испугавшись, быстро развернула коляску и поспешила в обратную сторону.

Космос – это настоящая безжизненная пустошь. Астронавты, которые никогда прежде не интересовались садоводством, проводят часы в экспериментальных теплицах. «Мы их очень любим», – говорил космонавт Владислав Волков о крошечных побегах льна [8] , которые были заперты вместе с космонавтами на первой советской космической станции «Салют». Работая на орбите, можно, по крайней мере, выглянуть в окно и увидеть жизнь где-то внизу. В полете же на Марс, как только Земля исчезнет из поля зрения, за окном смотреть окажется не на что. «Космонавты будут буквально купаться в постоянном солнечном свете, так что они не увидят даже звезд, – поясняет астронавт Энди Томас. – Все, что их будет окружать, – это сплошная тьма».

Люди не созданы для космоса. Мы целиком и полностью адаптированы к жизни на Земле. Невесомость притягивает нас своей новизной, но те, кто ее достигает, очень скоро начинают мечтать о ходьбе. Как-то Лавейкин сказал нам: «Только в космосе понимаешь всю невероятную прелесть возможности ходить. Ходить по Земле».

А Романенко скучал по запаху Земли. «Вы можете себя представить замкнутыми в машине хотя бы только на неделю? Все начинает пахнуть металлом, краской и резиной. Когда девушки писали нам письма, они сбрызгивали их французскими духами. И мы обожали те письма. Даже верили, что если понюхать письмо от девушки перед тем, как ложиться спать, то непременно увидишь хорошие сны». Романенко выпивает свой виски и просит извинить. На прощание он вновь обнимает Лавейкина и пожимает нам руки.

Я пытаюсь представить, как сотрудники НАСА наполняют грузовой корабль мешками любовных писем. Лавейкин говорит, что это правда и девушки со всего Советского Союза писали космонавтам письма.

«За девушек!» – восклицаю я, и стаканы вновь поднимаются.

«Женщин действительно не хватает, – говорит Лавейкин. В отсутствие Романенко он куда откровеннее. – Вместо этого ты видишь только эротические сны. И так на протяжении всего полета. Мы как-то даже обсуждали с ИМБП, нельзя ли нам взять на борт что-нибудь из секс-шопа».

Я поворачиваюсь к Лене. Что это значит? «Искусственную вагину?»

Лена уточняет: «Имитатор».

Лавейкин на всякий случай повторяет по-английски: «Резиновую женщину». Надувную куклу. Наземное управление, правда, отклонило такую идею. «Они сказали, что если мы собираемся этим заниматься, то это должно быть отражено в нашем расписании».

«У нас даже есть одна шутка. Вы ведь знаете, что мы получаем всю еду в тюбиках?» Да, я знаю. В магазине сувениров при музее можно даже купить такой тюбик с борщом. «Есть белые и черные тюбики. На белых написано «Блондинка», а на черных – «Брюнетка». Но, пожалуйста, не подумайте, что в космосе все только и делают, что думают о сексе. Это будет стоять в списке проблем где-то во-от здесь, – он проводит пальцем по воздуху сверху вниз и останавливается на уровне колена. – Это, скорее, как приятное приложение к списку. Но вы правы, 500 дней полета поднимут этот пункт гораздо выше». Он твердо верит, что экипаж «Марса-500» должен состоять из пар, чтобы снижать уровень напряжения, которое неизбежно в таком длинном полете. Норберт Крафт говорил о том, что НАСА рассматривала возможность отправить в космос супругов, но, когда спросили его мнение, он высказался против такой идеи и объяснил это тем, что в такой ситуации перед астронавтом может стать выбор: подвергнуть риску супругу или супруга или же рисковать исследованиями. А астронавт Эндрю Томас, супруга которого Шеннон Уолкер тоже является астронавтом, сообщил мне еще одну причину, по которой НАСА отказалось от идеи с женатыми парами: в случае крушения или взрыва они не хотят, чтобы какая-нибудь семья страдала от двойной потери, особенно если в этой семье есть дети.

Лавейкин выслушал меня, а затем добавил: «Совсем не обязательно, чтобы они были женаты».

«Да, это ведь совсем другое дело, – говорит Лена. – Вы вернетесь на Землю, и ваша жена должна будет понять, что там была другая ситуация, другие правила, другой вы».

Лавейкин смеется: «Моя жена – очень мудрая женщина. Она поймет и скажет, мол, ты ведь и на Земле не святоша, чего же ожидать от тебя в космосе?»

Думаю, с этим Крафт бы согласился. Он говорит, что поддерживает идею об отправке на Марс немоногамные пары – не важно, геев или людей с традиционной ориентацией. «[Космические агентства] стараются быть достаточно либеральными в своем отношении к сексуальной ориентации астронавтов», – отмечает он. Эндрю Томас полагает, что во время полета на Марс может произойти что-то похожее на происходящее во время экспедиций в Антарктиде: «Очень часто участники таких экспедиций разбиваются на пары и вступают в отношения сексуального характера, которые длятся в течение всей экспедиции. Они это делают для того, чтобы найти некоторую «точку опоры», поддержку, что поможет им пройти сквозь все трудности и лишения. Но с окончанием работы экспедиции все отношения заканчиваются».